Лазарева суббота. Расказы и повести - Страница 17

«Что? Или… или?! – поддел все тот же ехидный голосок. – Хулиганы-то, вон они, у ларька пиво трескают, подойди и вразуми! Или – в Городок?!»

Изуверов для храбрости прошел на вокзале через рюмочную и почти всю дорогу до Городка благополучно продремал, к удовольствию еще и сосед попался не болтливый.

Едва Сева вылез из автобуса и побрел было от неказистой хибары автостанции по мало чем изменившейся за минувшие годы улочке Городка, хлынул заполошный ливень. Грозовые тучи, может быть, еще душили большой город, но здесь под угрюмое сверкание молний и раскаты грома дождевые струи хлестали по чем зря. Изуверов юркнул под первый же навес и столкнулся с молодым цыганом, испуганно забившимся в уголок. Как раз в это время неистово объяло всю окрестность ярко-сиреневым светом, взметнулся воздушный вихрь – и высоченная железная труба кочегарки напротив через улицу разломилась пополам, верхняя ее половина рухнула на землю. И тотчас шарахнуло так, что под ногами Севы ощутимо запрыгали доски крылечка. Цыганок перекрестился и, лопоча что-то свое, заполз в собачий лаз под крыльцом. Струхнувшего было тоже Изуверова это чрезвычайно развеселило:

– Смотри, ромал! Не бзди!

Сева сдернул с себя рубаху и бесшабашно подставил голову и плечи под теплый дождь, хохоча, заскакал, как пацаненок, по лужам.

Ливень стих, в воздухе еще дрожала изморось, а высоко в небе расцветала радуга. Вскоре Севе голопузым бегать по улице показалось несолидно, и он с грехом пополам влез в мокрую рубаху. Но старался понапрасну – городок будто вымер. Изуверов дошел до речки на окраине, до дедовского дома на берегу оставалось шаг шагнуть, и хоть бы кто живой попался навстречу.

Радуга. Рубеж XIX–XX в. Худ. Архип Куинджи

Сева даже вздрогнул от неожиданности, когда из глухого переулочка вывернулись двое. Высокий парень, сжимая за горло бутылку с недопитым пивом, смерил Севу презрительным взглядом и прошел мимо, а вот женщина, тоже с пивком, вовсю таращила на Изуверова изумленные черные глаза:

– Вы… ты это не Саня Козлов случаем?

Сева так привык к своему псевдоимени, что не сразу и отозвался, пытаясь припомнить кто это такая, больно на кого-то похожая.

Дамочка, мало не ровесница Изуверову, оказалась особой решительной: полненькая, невысокого ростика, с копешкой кудрявых волос на голове, подпрыгнула и повисла у него на шее, мокрыми толстыми губами пьяно тычась ему в бородатые щеки.

– Санечка! Козлик! Неужели это ты! Ведь ты для меня, ты для меня… ну, святой прямо!

«Да это же Кнопка! Васьки Фута, одноклассника, сестра!» – осенило наконец Изуверова.

Как две капли воды, на братца похожая, не шепелявит только. У того – шут так фут или парафут, разговаривает, ровно камешника в рот набрал. Он был паренек тихий и миролюбивый, а вот сестренка норова задиристого и неуступчивого. Любому обидчику в школе могла запросто кулачком нос расквасить, а то и куда побольнее лягнуть. Изуверов на всякий случай начал осторожно пятиться и чтобы ослабить напор назойливых ласк додумался спросить Кнопку про брата. А то уж та на шее висла – не продохнешь, а грубо ее отпихнуть – вдруг себе дороже выйдет. Своего спутника Верка спровадила, сделав ему выразительно ручкой; парень, презрительно хмыкнув, нехотя, побрел прочь.

Услышав про братца, Верка отпрянула, измазанный помадой рот ее скривился, из глаз хлынули слезы, и громко всхлипывая, она опять зарылась лицом в грудь Изуверову:

– Погиб Васенька! В лесу на делянке и выпили-то с мужиками малость, а тут хозяин нагрянул. У Васьки последнее предупреждение, он за лесовоз и спрятался. А тот возьми да сдайся назад – Васю к стволу дерева и припечатало… Много ли времени с того минуло, а уж все брата моего забыли. Ты помнишь…

Верка еще повсхлипывала, потом отлепилась от Изуверова, сжала запястье его руки крепкими горячими пальцами и потянула за собой:

– Пойдем ко мне!..

Сева почему-то ожидал, что Верка увлечет его в какой-нибудь бардачок, конуру с грязной посудой на столе и с промятой койкой с прожженным искрами от сигарет и закинутым несвежей простыней матрацем, но, переступив порог жилища, он без приглашения стал стаскивать с ног промокшие грязные ботинки. В доме было без затей, дорогой мебели и ковров, зато по-деревенски чисто и просто, даже бумажные иконки в шкафу за стеклом красовались.

Верка укатилась за занавеску в другую комнату и через минутку вернулась, облаченная в просторный халат.

– Тебе тоже обсушиться надо. Но сначала – изнутри! – улыбнулась понимающе.

Мокрую рубаху, разгорячась после парочки пропущенных стакашков, Изуверов расстегнул, но тут же запахнул полы обратно, стесняясь выползающего из-под брючного ремня немалым бугром пуза.

Верка же неотрывно пялила на Севу восхищенные влюбчивые глаза:

– Ты, Санечка, особенный еще с малолетства, в школе. Не такой, как все.

– А сами же меня дразнили мазилом и бумагомараньем! Проходу не давали!

– Завидовали! Ведь вон какие картинки ты рисовал! И просто так и на всякие выставки. Ты теперь, наверное, у себя в городе великий художник!

– Есть немного, конечно… – уклончиво, скромно потупясь, промычал Изуверов.

– А тут живешь – как не живешь… Учетчицей в дорожной шараге работаю. Мужики, лапти мазутные, кобели проклятые, клеятся, а дома свой, постылый, дожидается. Опротивел, спасу нет! На рыбалку, лешего, унесло, пьянствует сволочь. Ты из другого мира, солнышко…

Гневные морщинки на Веркином лбу разгладились, она опять заулыбалась Севе, маняще заоблизывала языком пересохшие губы.