Лазарева суббота. Расказы и повести - Страница 4

Освящение машины – дело серьезное, тут хозяин подстраховаться от всякой беды хочет, стоит – весь во внимании. Щедро кропит батюшка машину святой водой, а тут оборванный спившийся мужик подскакивает к хозяину и дергает его за рукав.

– Дай денег! – говорит и щерит в беззубой улыбке рот.

Бритоголовый хозяин в другом месте без разговоров въехал бы просителю в ухо, но тут возле храма – нельзя. А бомж не отстает, то за один рукав, то за другой опять дергает.

– Да на, отстань, – сует, наконец, бомжу купюру.

А тому только то и надо, будет дожидаться следующей поживы. Дорогих машин в России много, миллионером можно так сделаться.

Капелька

Жоржа на спор прокрутили на лопасти винта вертолета когда-то во время срочной его службы в армии, и с той поры жизнь вращала и вертела бедолагу, бросала в разные стороны.

Кончилось тем, что оказался Жорж перед самым выходом на пенсию у нас на приходе, одинокий, единственная родня – брат в деревне, да и тот бродягу Жоржа принять отказался. Все хозяйство Жоржа – допотопный чемодан, набитый бесполезной всячиной, обмотанный цепью, замкнутой на висячий, приличных размеров, замок.

Прибившись к приходу, Жорж взирал на молодого настоятеля, как на царя. Пономарничая – прислуживая в алтаре – он, разинув рот, ловил каждое его слово. Да вот беда – седая голова у пожилого Жоржа работала плохо, был он непонятливый и забывчивый. Настоятель молодой, горячий: Жорж от его раздраженных окриков и упреков тычется растерянно во все углы, не знает, что делать. И смех, и грех.

– Уйду, уйду, уйду!.. – после службы причитает он, однако на следующее утро опять смиренно ждет настоятеля. Смотрят все на него жалеючи: послушный усердный раб.

Но не так прост Жорж.

Проходит месяц, другой… В запертую дверь алтаря снаружи пытается постучать диакон: обе руки заняты поклажей.

– Отопри, Жорж!

– Не инвалид! В другую дверь обойдешь! – недовольно отзывается Жорж и не трогается с места.

Что ж, каждый по капельке выдавливает из себя раба…

Тридцать сребреников

Писатель служил диаконом в храме. Дожил он до седой бороды. Писателем его никто не считал и, если так называл, то за глаза, ухмыляясь. Мало кто знал, что на дне старинного сундука в его отцовском доме лежала толстая стопка исписанных листов, семейная сага – история рода, над которой он в молодости трудился ночами. Многие знаменательные в прошлом веке события, образы дедов и бабок, дядек и теток, удачливых в жизни или бесшабашных и горемычных, укладывались постепенно в главы книги.

Тогда же он, с радостным трепетом поставив последнюю точку, послал рукопись в один из советских журналов, и ему ответили, что, дескать, ваши герои серы и никчемны. А где, мол, образ передового молодого рабочего? И обескураженный автор спрятал рукопись в сундук, втайне надеясь, что еще придет ее время…

О своей саге диакон, видимо, обмолвился кому-то из иереев, тот – еще кому-то, узнала о ней и одна интеллигентная бабушка-прихожанка, решила помочь. Взяла, образно говоря, диакона-писателя за рукав подрясника и повела к спонсору.

Портрет священника и диакона. 1907 г. Худ. Борис Кустодиев

В назначенный час диакон и бабушка топтались у подъезда особняка-новодела в центре города. Его хозяин, глава фирмы по продаже чистой воды за рубеж, подъехал на дорогой машине. Ладный такой старик, спортивного вида, в отутюженном костюме; глаза из-под очков – внимательно-настороженные. Рукопожатие крепкое.

– Преображенский, – представился он и сказал диакону: – Давайте свою рукопись, я ознакомлюсь и решу. Вас, когда понадобитесь, найдут…

Переживал, конечно, писатель несколько дней и ночей, мало ел, плохо спал. Наконец позвонили прямо в храм за свечной ящик: Преображенский приглашает.

Он ждал диакона на том же месте возле особняка, обходительно открыл перед ним дверь; охранник, завидев за писателем шефа, вскочил и вытянулся в струнку.

Преображенский провел гостя в свой просторный кабинет с развешенными на стенах полотнами-подлинниками местных художников.

– Вас, наверное, предупредили… – начал он разговор, – а может и нет…. Я был начальником отдела контрразведки одного известного учреждения. Впрочем, ладно, не в этом суть.

«Вот влип», – подумал диакон и слегка вспотел.

– Откуда вы для своей книги сведения черпали? Героев своих расписывали? Из рассказов родственников, соседей? Да? Но всегда ли эти байки объективны были, не обиду или злобу затаив, сочинял иной гражданин разные страшилки про коллективизацию или работу органов? Вас-то в это время еще не было на свете… У меня самого прадедсвященник в двадцатом году во дворе тюрьмы от сердечного приступа преставился, когда на допрос чекисты выкликнули. Но мне это родство потом в жизни помехой не стало… – Преображенский говорил и говорил. – Зачем еще одна книга, где о советском прошлом так плохо?.. Денег на ее издание я не дам… Но не спешите откланиваться, – остановил диакона несостоявшийся спонсор, – у меня к вам деловое предложение. А что если вы напишите такую книгу, где коллективизация, террор и все подобное было только во благо, во имя высшей цели? Вот это вас сразу выделит из мутного потока! А я готов платить вам жалование каждый месяц, такое же, как у вас в храме. Подумайте.

Диакон вышел на крыльцо, нашел взглядом маковки церковных куполов невдалеке и, прошептав молитву, перекрестился.

Рассказы

Тост

Отец Федот – из прапорщиков, низкий, коренастый, даже какой-то квадратный, всегда то ли под хмельком, то ли слегка не в себе.