И ведь гуляли когда-то наши предки по Соборной улице, назначали свидания на тихой, утопающей в кустах сирени, улице Старомещанской, в воскресный день шли на службу в храм по Никольской…
Отреставрировали у нас недавно часовню, освятили, а в угловом здании бывшего горсовета открыли воскресную школу. Красивыми большими буквами на ее стене написали название. Но чуть выше старая вывеска: улица Коммунистов.
В самом древнем соборе в городе власти разрешили отслужить Пасхальную Вечерню.
Собор – музей, в гулком его нутре холодно, сыро. За толстыми стенами вовсю бушует весна, а здесь впору в зимнюю одежку упаковываться.
В алтаре священнослужители терпеливо ждут архиерея, разглядывают старинные фрески на стенах.
Вдруг в алтарь бесцеремонно влетает немолодая дама, затянутая в джинсовый костюм с блестящими заклепками, на голове – взлохмаченная кудель рыжих крашеных волос.
– Вы куда? Женщинам сюда нельзя! – с тихим ужасом восклицает кто-то из молодых батюшек.
– Я не женщина! – нисколько не смущаясь, ответствует дама. – Я главный инженер! И неторопливо бродит по алтарю, смотрит на датчики на стенах, фиксирующие процент влажности, записывает что-то в блокнотик.
Сделала свое дело и – как ни здрасьте, так и ни до свидания!
Старый заслуженный протоиерей, борода с проседью – вразлет, был нрава сурового, жесткого: слово молвит – все трепещут. А у его сына Алика пухлые румяные щеки надуты, будто у ангелочка, глаза добрые, бесхитростные.
Отец с ним особо не церемонился: повзрослевшему сыну велел продолжать семейную стезю. Замолвил, где надо, веское свое слово, и готово: Алик – поп. Не стал парень отцу перечить – молодец, но только рановато ему было надевать иерейский крест.
Служил отец Алик в храме исправно – с младых ногтей все впитано. Да вот только приключилась беда или недоразумение вышло: обнаружились у молодого батюшки две, вроде бы взаимоисключающие друг друга страсти – велосипеды и компьютеры. В свободные часы Алик до изнеможения гонял по дорогам за городом, а вечерами зависал за компьютером.
Утром мчится на службу на своем велике, влетает в ворота церковной ограды, весело кричит:
– Смотри, отец диакон, как я без рук могу ездить!
И выписывает восьмерки по двору, крест на его груди поблескивает. Бабки-богомолки озираются, испуганно сторонятся и торопливо крестятся.
Юная матушка у Алика – не тихоня, не прочь молодого мужа на увеселения какие-нибудь затащить, хоть на дискотеку.
И Алик однажды не выдержал: пошел в епархиальное управление и положил на стол прошение уйти за штат:
– Не дорос я… Подрасту, вернусь!
Проявился-таки полученный по наследству отцовский характер.
Старого протоиерея спрашивали, бывало, потом про сына.
– Компьютерную фирму открыл, соревнования в Москве выиграл, – чуть заметно смущаясь и будто бы оправдываясь, отвечал протоиерей. – Но… вернется еще, даст Бог!
Юный батюшка и старик-диакон служат в храме панихиду. В чем-то оплошали: старый подсказал неопытному, но, видать, невнятно. Тот не понял, сделал что-то не так.
Настоятель тоже из молодых-ранних: от собственной значимости и гонору голова кружится.
– Идиоты! – цедит сквозь зубы. – Олухи!
Негромко сказал, но услышали. Старый горестно вздохнул – он многое повидал и ко многому привык, только все равно неприятно. А у юного от обиды аж губы закривились.
– Да полно вам расстраиваться, – после панихиды стал утешать их Алексей – мужичок, который при храме обретается на побегушках, на все руки мастер и за словцом в карман не полезет: – Вон, Диму-дауна каждую неделю причащать приводят! Какие у него грехи хоть в поступках, хоть в помыслах? Чист, аки ангел. Гордитесь, что вас так назвали.
Одолели бомжи. С холодами большой компанией обосновались в притворе храма, хватают за рукава прихожан, развязно просят милостыню. Настоятель не знает, как быть: иной здоровенный дядя выглядит даже презентабельнее многодетного молодого батюшки, гнусавит протяжно, заступая дорогу:
– Я кушать хочу… Дай!..
Выручает казначея – женщина бывалая. Храм, хоть и в центре города, но верующим возвращен недавно, обустраиваться в нем только-только начали. Чтобы не застынуть в мороз, поставили печки-времянки, привезли и свалили на улице возле стены храма воз дров.
Казначея обращается к бомжам:
– Берите рукавицы, топоры, и – дрова колоть! Всех потом накормим!.. Ну, кто первый, самый смелый? Ты?
Бомж в ответ мнется, бормочет себе под нос: «Да я работать-то и отвык…», – и бочком, бочком – на улицу.
Следом – остальные. Как ветром всех сдуло.
К отцу Сергию в церковном дворе подходит бомж. Мужик еще не старый, здоровяк, подбитая рожа пламенеет, и перегарищем от него разит.
– Дай денег! – просит у батюшки.
А у того детей – мал мала меньше, полная горница.
– Не дам, – говорит отец Сергий, – мне чад кормить.
– А я вот семью свою потерял, потому и пью. Не могу без них и до такой жизни дошел, – пытается разжалобить священника бомж.
– А ты не пей! – строго ответствует отец Сергий. – И все вернется.
Бомж чувствует, что терпит фиаско и кричит раздраженно:
– Я… я… Афган прошел!.. Напишу вот корешам, они мне столько денег пришлют, что и тебе дам!..
Другой бомж – потише, на фантазии его не тянет, в состояние возбуждения он приходит только в одном случае, когда в церковный двор въезжает какая-нибудь шикарная машина, и навстречу ей торопится батюшка с кропилом.